21 июня исполняется сто лет со дня рождения поэта Александра Трифоновича Твардовского. Он не родился на нашей земле, не работал здесь и не нашёл в ней своего последнего пристанища.

Но когда поэт по-настоящему умеет «глаголом жечь сердца людей», он принадлежит всей стране и каждому человеку…

Твардовский – из числа тех, больших «пиитов». Кстати, для нашего края Александр Трифонович – не просто гражданин безграничного поэтического пространства. Многие десятилетия его читали и знали наизусть несколько поколений липчан. На сцене Липецкого академического театра драмы имени Льва Николаевича Толстого в 1995 году, к пятидесятилетию Победы, поставили спектакль по поэме-эпосу Твардовского «Василий Тёркин». Долгие годы в стенах нашего театра служили художниками-постановщиками младшая дочь поэта Ольга Александровна Твардовская и её супруг Владимир Александрович Макушенко, дружившие с главным режиссёром Владимиром Михайловичем Пахомовым…

Твардовскому досталась сложная судьба – судьба поэта, публициста, неравнодушного человека и гражданина. Немного пафосные слова, но, наверное, про людей того времени, а это самые сложные и даже страшные годы в истории нашей страны – революционные, военные, репрессивные и оттепельные – сказать по-иному и нельзя. Сын кузнеца (грамотного и непростого человека, раскулаченного и сосланного за Урал), родившийся в смоленской деревеньке, Саша Твардовский с раннего детства почувствовал в себе поэта. Его становление начиналось в родительском доме, в непростых условиях, но с томиками Пушкина, Лермонтова и Гоголя в руках. Когда наступила взрослая жизнь, а обрушилась она как-то очень рано, Твардовскому пришлось пережить и разрыв с отцом, и голод, и непризнание, и одиночество… После «Страны Муравии» – поэмы, восхваляющей коллективизацию, – его признали как поэта. Он переехал в Москву. Тогда-то и началось его взросление как гражданина и как поэта.

В 1939 году Александра Трифоновича призвали в армию, в должности военного корреспондента и в офицерском звании он был участником войны с Финляндией. А с первых дней Великой Отечественной войны началась его работа над поэмой «Василий Тёркин». Поэт так писал о своём герое: «Тёркин… был моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю». Задуманный как сатирический персонаж для газетных зарисовок в финскую кампанию, солдат Василий Тёркин навсегда вошёл в литературу как образ простого человека, обычного героя, русского мужика, умеющего посмеяться над собой и пошутить со смертью, глядя ей в лицо…

Тёркин действительно станет поистине народным героем и превратится в эпический персонаж, так как автор сделает его бессмертным, когда напишет продолжение поэмы «Василий Тёркин на том свете». Но это уже будет другое произведение, в чём-то даже гротескное, завуалированно рассказывающее о реалиях того времени… Его никогда при жизни Твардовского не напечатают.

В 1950 году Твардовский становится главным редактором журнала «Новый мир». Это уже был переход в иную плоскость. Правда, спустя четыре года Александра Трифоновича освободят от редакторских обязанностей, в большей степени за его поэму «Тёркин на том свете». Хотя в то же время он, деревенский паренёк, выросший в настоящего поэта, начал критиковать те социально-экономические преобразования, которые проходили тогда в селе… После смерти Сталина Твардовского вернули в кресло редактора. На страницах «Нового мира» публикуются произведения Абрамова, Айтматова, Бакланова, Быкова, Трифонова, Искандера, Шукшина, Войновича. Там впервые был напечатан «Один день Ивана Денисовича» Солженицына… Переоценить деятельность Твардовского как главного «новомирского» редактора невозможно. Однако с окончанием хрущёвской оттепели для Александра Трифоновича наступили сложные времена. Его и журнал обвинили в искажении истории. В 1970 году поэт покинул «новомировскую» редакторскую кафедру. А 18 декабря 1971 года Твардовского не стало…

Есть много способов убить поэта. Можно не печатать, как Цветаеву, можно расстрелять, как Гумилёва, можно опутать идеологическими цепями, как Маяковского, можно лишить Родины, как Бродского, а можно забыть… Заставить забыть. Так происходило со многими поэтами XX столетия. Однако время, как известно, не властно над истинными ценностями. Настоящий поэт пробивается сквозь забвение, как травинка сквозь асфальт. Твардовский тоже упал в искусственно созданную беспамятную бездну. «Благодарные потомки» от литературы припоминали ему многое, в том числе и прославление в стихах коллективизации. Грустно только, что в середине восьмидесятых перестроечных годов поэт уже не мог ответить своим оппонентам. За него это сделали его стихи.

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, –
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…

Такие слова не мог сказать человек, живущий в разладе со своей совестью.

«Всё, что талантливо и правдиво,нам на пользу»

Время всё расставило на свои места. Твардовский сегодня снова возвращается к своим читателям. Накануне столетия поэта мы поговорили с его дочерью Ольгой Александровной Твардовской. И разговор наш начали именно с того – как отмечается юбилей её отца.

– Я уже чувствую, что впервые за много лет юбилей Александра Трифоновича Твардовского отметится широко. Даже Президент нашей страны издал Указ о праздновании столетия поэта. Откликнулись газеты, журналы, телеканалы. Мы с сестрой Валентиной подготовили двухтомник отцовских дневников шестидесятых годов. Реализовался проект «Комсомольской правды» про Василия Тёркина. Впервые собрали книжечку «Времена года», куда вошли произведения Твардовского о природе. Обидно, что не получилось издать полное собрание сочинений. К нашей радости на юбилей откликнулась наша дорогая театральная провинция: Орёл, Воронеж, Владимир, Саратов – там поставили «Василия Тёркина». В театре подмосковного города Королёв сделали инсценировку по дневникам Твардовского «Новомирский дневник». В Москве 17 июня в театре Моссовета прошёл вечер, посвящённый творчеству Александра Трифоновича, 18 – вспоминали о нём в Доме литераторов. А в день рождения отца – 21 июня – во МХАТе имени Горького под руководством Татьяны Дорониной дают «Василия Тёркина» с
о вступительной частью о творчестве автора. К сожалению, Липецк никак не откликнулся, а ведь на сцене академического театра драмы Владимир Пахомов поставил просто удивительный спектакль. Вероятно, сейчас это не интересно…

– Вы с вашим мужем и соавтором Владимиром Макушенко выступили в этом спектакле не только как художники-постановщики, сценографы, но и как авторы адаптированного текста…

– В этом случае мне как-то неловко называть себя автором сценария. Мы просто взяли интуитивно те главы, в которых сконцентрирован весь замысел поэмы. Меня, правда, потом спрашивали – почему мы выбрали эти главы, а не иные. Но, на мой взгляд, было сделано всё верно. И постановка получилась прекрасной! Недаром же спектакль выдвигали на Госпремию… Правда, мы её не получили – время было тогда такое… В том спектакле Владимир Михайлович нашёл очень интересное режиссёрское решение. А как изумительно играли актёры! Там было семь разных Василиев Тёркиных. И все они выглядели очень убедительно. Даже сейчас, когда я всё это говорю, их лица встают у меня перед глазами.

– Вам, как дочери, каково было работать с текстом отца?

– Трудно. Выбирать было очень сложно, потому что всё нравится, всё родное, всё хочется оставить. Но мы всё-таки сделали правильный выбор.

– Известно, что образ Василия Тёркина задумывался Александром Трифоновичем, как сатирический, для газетных заметок. И всё же, быть может, был какой-то реальный прототип этого героя?

– Тёркина отец придумал ещё в финскую войну. Образ этот собирательный. Более того, это ведь интересно, почему Пахомов вывел на липецкую сцену семь Тёркиных. Первым до этого додумался режиссёр театра Моссовета Борис Щедрин. Потом подтверждение правоты такого режиссёрского хода я нашла в отцовских дневниках. Он писал, что Тёркин вроде бы один, но, тем не менее, их несколько – всего в одном человеке не уместить. Когда я рассказала об этом Владимиру Пахомову, он зацепился за идею и выдал своё видение Василия Тёркина. Ему очень понравилась многоплановость героя.

– Поэма «Василий Тёркин», написанная в годы войны и оконченная в победном сорок пятом, имела достаточно счастливую судьбу. Иначе сложилась «жизнь» продолжения – «Василий Тёркин на том свете». Все критики и литературоведы сходились и сходятся в одном – в этом произведении Твардовский, пусть и аллегорично, опосредованно, рассказал о нашей тогдашней действительности…

– Конечно, это проекция. Только отец боролся не с социализмом, а с идеологической, бюрократической системой того времени… Правда, эту систему, к сожалению, победить не удалось, и сегодня она цветёт буйным цветом… Вся его творческая жизнь, не говоря уже о работе в «Новом мире», – это была борьба за правду. А чтобы сказать правду, надо было критиковать всё то плохое, что нас окружало. Сейчас многие его упрекают в том, что он остался в социализме. А где он должен был остаться? Хотя, в принципе, социализм, не говоря уже о коммунизме, в нашей стране так и не был построен. Отец остался верен идее построения коммунизма в СССР, но в меру своих сил старался сопротивляться несправедливости, которой тогда было немало. Это стоило ему, в конце концов, и журнала, и жизни.

– Оппозиционность, пусть даже такая не воинственная, как у Твардовского, была в Советском Союзе вещью достаточно опасной. Вы в семье, дома это как-то ощущали? Или же Александр Трифонович берёг своих домашних?

– Отец всегда чувствовал и дорожил тем, что у него крепкие тылы. Дома его понимали, поддерживали. Поэтому ему было в этом отношении полегче.

– Но ведь время-то было непростое. И судьбы вашего отца и Александра Фадеева очень трагичны. А они оба стояли достаточно высоко на иерархической лестнице советской литературы…

– Конечно. Отец очень любил Фадеева. Это был его старший друг. Но потом их пути разошлись. Можно сказать, что дружба закончилась. Но, несмотря на это, узнав о драматической развязке – самоубийстве Фадеева, – папа потом корил себя. Говорил, что если бы он знал, то, конечно, позвонил бы Александру Александровичу. По свидетельству людей, близких Фадееву в тот период его жизни, он очень ценил Твардовского, и они считали, что если бы Александр Трифонович был рядом, то того рокового выстрела не случилось бы...

– Мне интересно то, как живо ваш отец откликался на что-то новое?

– Отец всегда реагировал на всё настоящее. Возьмите «Один день Ивана Денисовича» Солженицына – это один день из жизни зека. Но Твардовский понял, что это тоже подвиг, как автора, написавшего такое произведение, так и его героя. «Всё, что талантливо и правдиво, – нам на пользу» – вот его слова.

– Но ведь и вам тоже некий героизм оказался не чужд. На похороны своего отца вы провозили Александра Исаевича в своей машине?

– Боже мой, какой же это подвиг? Ведь вокруг Солженицына было так много «товарищей», поэтому ему было надёжно рядом с нами. На похоронах он постоянно был где-то неподалёку… А когда всё закончилось, то в районе Пушкинской площади мы высадили его, и он исчез в маленьких переулочках.

– Ваш отец ценил Солженицына как личность? Или же это было уважение к его писательскому мастерству?

– Меня некоторые люди спрашивали: «А напечатал бы отец Солженицына, если бы знал, как он потом проявит себя?». Я думаю, что напечатал бы, потому что его проза была талантливой и правдивой. Другое дело, что Твардовский многого не знал об Александре Исаевиче. Это можно прочесть в дневниках отца. Да и сегодня мы не всё знаем. Но тогда и отец, и многие другие авторитетные люди говорили о Солженицыне как о талантливейшей личности и хорошем писателе. Другое дело, что потом на Западе к этому примешали ещё и политические мотивы. Так сказать, раскрутка пошла не по творческой линии, а по общественно-политической.

– Такой непростой характер отца был заложен в семье, ведь он был сыном раскулаченного кузнеца?

– Отец всегда задавал вопрос: «Какой же это был кулак, у которого не было наёмного труда?». Семья жила достаточно скромно. Когда Трифона Гордеевича раскулачили, то семью выслали на Урал. Но к тому времени отец и сын уже рассорились. У них были очень разные взгляды на ту действительность. Например, Александр Трифонович уговаривал отца идти в колхоз. Так что ссора носила идеологический характер. И всё это наложилось на сложный характер Трифона Гордеевича, который мог и рукоприкладством заниматься. А отец, будучи совсем мальчишкой, был достаточно гордым, не терпел унижения. И он ушёл из семьи, голодал, нищенствовал в Смоленске. И когда семью выслали, он уже давно жил своей жизнью. Над ним угроза нависла позже. Когда он начал входить в литературу, его называли «кулацкий подголосок»…

– А как же «Страна Муравия»?

– Так её тоже называли кулацкой поэмой. К счастью, в Москве его поддержали. Иначе бы его жизнь сложилась по-другому.

– Евгений Евтушенко как-то сказал, что поэт, как и любой человек, может ошибаться. В каждый период времени людям свойственна определённая позиция, которая впоследствии может оказаться неверной. И главное – суметь понять свою ошибку и покаяться. Отец когда-нибудь в своей жизни от чего-нибудь отрекался?

– Нет! Отец не был оголтелым сталинистом. В его «Стране Муравии» есть глава, где появляется Сталин, едущий на белом коне. И горбунок его спрашивает: сколько ещё нам терпеть эту суеторию? Вы можете себе представить, кто тогда мог осмелиться задать такой вопрос отцу народов? Да, у отца были и стихи о Сталине – «глаза, опущенные к трубке»… Вот умер вождь, началось разоблачение культа личности, но отец никогда от этих стихов не открещивался. Здесь работает его другая фраза: «Так это было на земле». Он говорил: «Так было со страной, так было со мной».

– Спасибо, Ольга Александровна за то, что согласились дать интервью нашему журналу. Поздравляем вас, вашу сестру, всех вас и нас, читателей, со столетием со дня рождения поэта Александра Твардовского.

Когда-то в своей книге про бойца «Василий Тёркин» Александр Трифонович писал:

… Не прожить наверняка –
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.

Как известно, у каждого человека своя правда. Истинность вещей, поступков, помыслов, жизней, как мне кажется, временем не проверяется. Нам, живущим сегодня, наверное, сложно оценить правоту людей даже середины двадцатого столетия, не говоря уже о более далёких временах. И быть может, отречение Галилея – правда мудрого, а выбор костра Джордано Бруно – истина бескомпромиссной молодости? Суд людской – неправый. Всем нам идти на высший суд. И там всем скажут, в чём наша вина…