В канун своего 60-летия известный актёр Михаил Янко признался, что готов учиться у молодёжи

Актёр Липецкого академического театра драмы имени Льва Толстого Михаил Янко являет собой пример постоянного внутреннего поиска. 30 января – ему 60. Возраст солидный. И званиями может гордиться – народный артист России, лауреат Государственной премии России.

Ролей переиграл за свою жизнь великое множество, самых серьёзных и значительных – в чеховских пьесах создал образы доктора Астрова (за него-то и Госпремия), Тригорина, Лопахина, помещика Смиронова в водевиле «Пять пудов любви». Играл самого Антона Павловича, Гурова… Играл в мольеровских постановках, в пьесах Островского, Толстого, Шукшина. Комические персонажи его очень хороши, вспомнить хотя бы Остапа Бендера или Подколесина-старшего в недавней постановке Сергея Бобровского по Гоголю «Женитьба». Сегодня он ещё и доцент филиала Российской академии театрального искусства (Липецкий филиал).

Казалось бы, можно довольствоваться этим багажом. Но… актёр продолжает движение, меняет театры, выкорчёвывает из сознания нечто замшелое, устаревшее, неизбежно настигающее любого человека в солидном возрасте. Постоянно будоражит себя чтением самых последних новинок художественной литературы, публицистики, духовных исследований. Не ошибусь, если скажу: Михаил Янко – самый активный читатель областной научной библиотеки и постоянный (весьма редкий для Липецка) покупатель «Литературной газеты». Даже в канун Нового года с утра Михаил Леонидович отправился не куда-нибудь, а в абонемент сдать прочитанные книги и взять новую партию пищи для ума и сердца.

Мы встретились с Михаилом Леонидовичем накануне юбилея, в его уютной квартире. Нас окружали стеллажи с книгами, горела огоньками новогодняя ёлка, и беседа затянулась на добрых два часа.

– Михаил, мне радостно за вас – вы снова вернулись в театр имени Толстого. Всё-таки столько лет там проработали, строили его, много всего пережито. Трудно ли было покидать драматический театр на Соколе, ведь и в нём было много ведущих ролей? Что заставило сменить обстановку?

– Я благодарен Геннадию Балабаеву (главный режиссёр драмтеатра.– Е. Д.) за роли, которые он мне давал. Но стало неинтересно работать. Шла эксплуатация спектаклей, работа на кассу – причём на зарплате актёров это никак не отражалось. А я постоянно сталкивался с режиссёром, надоедал просьбами что-то улучшить, подкорректировать. Но натыкался на стену.

– Ваша жена – Татьяна Фирсова, актриса Липецкого драматического театра – не отговаривала от этого шага: уйти из этого театра?

– Таня за многие годы нашей совместной жизни прекрасно изучила меня, она понимает, что отговаривать – бесполезно. Но ей было совершенно непонятно, как можно добровольно лишить себя кучи ролей – в «Любите при свечах», и в «№ 13», и в «Двенадцатой ночи» Уильяма Шекспира. Ей вот этого жалко.
Я всегда был избалован ролями, переиграл их так много, и такой разнообразный репертуар, что для меня просто возможности быть на сцене уже мало, мне нужно двигаться, и по какой-то своей траектории. Может быть, мне необходимо больше каких-то внешних толчков, большего режиссёрского участия и вмешательства. Как это сегодня происходит в театре Толстого, в общении с главным режиссёром Сергеем Бобровским.

– Вы дома обсуждаете театральные темы?

– Безусловно! Нам так повезло. Я – выпускник ГИТИСа, а Татьяна – Щепкинского училища. У нас даже были некоторые общие педагоги, одна школа, мы владеем одним театральным языком и хорошо понимаем друг друга. Оба начинали в Ульяновской драме. Оба приехали в 1978 году в Липецкий театр. Все свои роли мы вчерне проигрывали дома, и, признаюсь, нередко мирные беседы у нас перерастали в громкие дебаты. Я на самом деле очень благодарен Татьяне за её взыскательный взгляд, за советы, за критику. Это мне помогает. Я ведь знаю, что за её советами нет ревности или корысти – мы партнёры по жизни и сцене. И потом это действительно в правилах московской театральной школы, да и питерской тоже – не хвалить, а предлагать что-то конструктивное. От этого и растёшь.

– В 2000-м вы приняли ещё более важное решение – взяли и уехали в Москву. Во МХАТ к Татьяне Дорониной. Решительно. Почему вы это сделали?

– У меня возникла потребность попробовать свои силы на столичной сцене. А Владимира Михайловича Пахомова, с которым мы вместе строили театр Толстого, я до сих пор считаю талантливейшим организатором театрального дела.

– В чём заключался этот талант?

– Один ремонт здания чего стоит! Привлечь средства, убедить администрацию в необходимости обновления. Он любил актёров, добивался для них квартир, премий. Он много всего придумал. Привлёк юного зрителя в театр, организовал Мелиховские весны, Липецкие театральные встречи – сколько людей сюда приезжало. Настоящие звёзды театроведения, критики с мировыми именами, ведущие режиссёры, разве что Питера Штайна и Питера Брука не затянули. Всё это надо было финансово обдумать. И это занимало большую часть жизни Пахомова. Он хотел всё успеть – но это невозможно. Художественная часть театра пострадала, многих актёров растеряли за последние годы. И это был самый главный удар по театру.

– Как вас приняли во МХАТе?

– Хорошо, я очень быстро адаптировался. Там есть, конечно, основной костяк, но при этом и текучесть большая, молодые актёры приходят и уходят. Их переманивают в кино. Сегодня актёр в столице вообще не сильно привязан к театру – денег он не даёт, славы не прибавляет. Но мне очень важен опыт, который я там получил. Я пробыл в столице всего год, но успел сыграть много ролей. Репетировал у Антона Васильева в «Высотке». К Станиславу Говорухину попал, когда он уже заканчивал репетиции спектакля по пьесе, которую написал вместе с Юрием Поляковым «Контрольный выстрел» – современная мелодрама, в которой исследуется, как разрушается мир интеллигентной семьи. Плюс вводы: «Одна любовь души моей», «Полтава и Анджела», «Прощание с Матёрой», «Её друзья». Дедушку и Отца сыграл в легендарной «Синей птице» Метерлинка. Многие актёры как-то старались увильнуть от «Синей птицы», а для меня участие в этом спектакле было радостью. Я же помню его со студенческих времён, когда там играли потрясающие артисты, и вот теперь история для меня ожила, спектакль шёл в тех же декорациях, с теми же костюмами, гримом, машинерией, что и тогда. Просто сегодня он уже длится не пять часов, а три. И я с упоением выходил в этом спектакле каждое воскресенье и в каникулы, когда его смотрели дети. Во МХАТе было интересно работать с очень хорошими артистами – Николаем Пеньковым, Светланой Коркошко, Натальей Вихровой, Клементиной Ростовцевой, Татьяной Дорониной – это всё настоящая школа, МХАТовская. Я учился там большей взыскательности к себе, чем существует на периферии.

– Но всё-таки вы вернулись в Липецк – это было вынужденно или добровольно?

– Сломал ногу. А лечиться в Москве очень недешево. Так что вернулся, лечился. На восстановление ушёл целый год. Но, думаю, отъезд в Москву был нужен, чтобы стронуть локомотив, чтобы что-то заработало, задвигалось в моей судьбе.

– Для вас носить звание артиста провинциального театра – это статус, который ниже московского? И вообще что для вас значит провинция?

– Россия жива провинцией. Провинция дала миру ярких писателей, поэтов, композиторов, актёров. Думаю, благодаря провинции в России как раз и происходят всяческие процессы, движение, ею полнится и обогащается столичная культура. Но при этом провинция имеет отрицательные стороны. Она засасывает, в какой-то момент человек не может понять, куда он движется, и движется ли, и главная беда – ему не с кем сравнить себя, результаты своего творчества, не с кем соревноваться – нет здоровой конкуренции. В российском провинциальном городе обычно существует один театр, редко – два. Актёру, даже самому хорошему, чтобы не погрязнуть в клише и наработанных когда-то штампах, необходим воздух, нужно вырываться, смотреть по сторонам, впитывать новое – а с годами это мало кому удаётся. Вот потому я благодарен за московский свой опыт. И благодарен сегодня тому, что работаю с новым главным режиссёром театра драмы имени Толстого Сергеем Бобровским. Он живёт театром, он не диктатор, умеет направить, оживить твою работу, какое-то новое направление дать. Это здорово.

– Михаил, а вообще интересно узнать, откуда в вашей жизни произошёл толчок, что подвигло к актёрской профессии? Насколько я знаю, вы не из театральной семьи…

– Да, мой папа был строителем, мама – медсестрой. Сколько себя помню, меня, когда я был ребёнком, совершенно не раздражали просьбы родителей встать на табуретку перед гостями и прочитать стихотворение. Мне нравилось выступать, производить впечатление. Сохранилась фотография, как я в детском саду играю роль – лечу «больную» девочку. Ну и, наверное, как-то зацепил меня театр, когда я совсем маленьким пришёл с тётей на спектакль «Доктор Айболит» народного театра в Дом офицеров – в Воронеже. У моей тётушки был роман с исполнителем роли Айболита.

– Ах, вот оно откуда всё пошло!

– Да, от тётиной любви (смеётся). А потом в третьем классе меня приобщили к выступлениям на воронежском телевидении. Тогда ходили режиссёры и редакторы по школам и проводили среди детей кастинг. Прошли я и два моих одноклассника. Так вот телепередачу «Сказки кота Мурлыки» мы вели на воронежском телевидении вплоть до десятого класса. Играли вместе с артистами из театра драмы имени Кольцова – примой тогдашней Людмилой Грязновой, с Юрием Платоновым, Евгением Аристовым и другими знаменитыми воронежскими актёрами. Это был серьёзный тренинг. А в школе № 35, где я учился, участвовал в конкурсах, спектаклях, концертах. Мы с моим другом Валерием Мурашкиным Тарапуньку и Штепселя изображали – и нас с этой программой город буквально «заездил». На всех площадках, во всех воинских частях исполняли эти номера. Доходило до абсурда – приходишь в школу, а тебя с уроков снимают и посылают с концертом на очередное мероприятие. Однажды в 9-м классе я взбрыкнул – не пошёл на смотр художественной самодеятельности. Тогда волейболом серьёзно занялся, и мне вдруг осточертела моя роль Тарапуньки. Я тогда не побоялся официально заявить отказ.

– Узнаю черты независимого характера нынешнего Михаила Янко! А вообще юмор, комические роли вам, кажется, всегда были близки?

– Я не был обделён комедийными ролями. Но юмор – это ещё и всегда хорошая голова. При юмористическом складе ума в голове у человека успевает произойти гораздо большее количество операций, чем при отсутствии юмора. То есть индивидуум, обладающий этим чувством, – умный человек, а без него – соответственно… Поэтому я с глубоким удовлетворением заявляю: с чувством юмора у меня всё в порядке.

– Но всё-таки по душе вам больше комедийные или драматические роли?

– Комедию сыграть, чтобы действительно было смешно, – очень трудно. Если мы говорим о хороших пьесах, как, например, «№ 13» Куни. Здесь присутствует блестящий тонкий английский юмор, вызывающий вовсе не животный смех. И чтобы на этом уровне играть, ты должен выложить целый арсенал умений, что-то такое из себя извлечь оригинальное, неизбитое. У Островского – свой юмор, у Достоевского – тоже… У Чехова совершенно иные вещи возникают – он все свои пьесы упорно называл комедиями, но ведь там столько драмы, столько трагедии.

– Не наступают ли вам молодые актёры на пятки?

– Я работаю в театре Толстого, где сегодня много молодёжи. И если я вижу действительно талантливых ребят, которые завтра не уйдут работать в ночной клуб, то есть решивших посвятить себя целиком театру, искусству, то я только радуюсь их успехам. Я не думаю тогда, что кто-то наступает мне на пятки, мне просто с ними интересно. И сам могу поделиться своей энергией. И от них заразиться их молодой энергетикой. Мне хочется быть свидетелем и участником взаимного творческого процесса.

– Вы легко воспринимаете свой возраст?

– Совершенно спокойно. Когда-то Алексей Петренко сказал, что дело не в возрасте, а в актёрской энергии, которая в тебе ещё осталась. Когда её будет недоставать, надо честно признаться себе в этом. Понять, что ты уже просто не тянешь. Это мера честности каждого артиста.

– Я помню вас по ролям ярким, часто героя-любовника. Не кажется вам, Михаил, что тогда вы менее критично относились к себе, чем сейчас?

– Я стал действительно более взыскательным и строгим к себе. Но главная оценка для меня – моя личная.

– Когда вы играете, находите глаза в зале?

– Иногда выхватываешь чей-то взгляд. Иногда по позе человека можно понять, как он слушает, как в нём отзывается твоя игра. И есть качество тишины – когда зал так слушает, что ты понимаешь – спектакль попадает в точку.

– Вам важно, когда, допустим, ваш сын в зале – тогда играете для него?

– Нет. Но я всегда помню, что этот спектакль смотрит и мой сын – молодой человек совсем другого поколения, уже отличающегося от поколения моей дочери, а разница у них в восемь лет. Для меня всё это важно – как молодёжь воспринимает нашу работу.

– Может быть, нужна какая-то такая пьеса, которая бы связывала разные поколения?

– Об этом надо думать – и драматургам, и режиссёрам, и актёрам. Это действительно большая проблема. Мы уже большую потерю понесли, когда решили полностью откреститься от советского прошлого, развенчали все прежние идеалы и отказались от них, а теперь снова пытаемся найти жизненные ценности. Разрыв происходит даже в нас, не успевших подробнее, внимательнее расспросить наших уже умерших отцов об их жизни, о Великой Отечественной войне, которую они пережили и в которой победили. Они не любили рассказывать. И мой отец не любил. Теперь я жалею, что не был настойчив в своих расспросах.

– Как вы считаете, наши дети сегодня знают, что такое патриотизм?

– Сейчас он видоизменился. Знаю доподлинно, что мой сын Филипп, доведись какая-то опасность для нашей страны, пойдёт защищать – защищать какие-то свои ценности. У молодых они есть. Существует потребность защищать свой созданный мир. Просто мы не очень умеем к нему пробиться, понять. Но надо стараться. Мы, уже пожившие и опытные люди, сильно отстали сегодня от наших детей по части технологий, современного мышления и компьютерных знаний. Но мы сами порой отгораживаемся от них, назидая, что у нас жизненный опыт и всякие пройденные этапы, а они, мол, ещё зелёные, ничего не испытавшие. Это не так. Чтобы двигаться вперёд, надо учиться у молодёжи. Наверное, это единственный путь, чтобы не уйти в тираж.

– Но как вы чувствуете, можно ли театральным искусством воздействовать на молодёжь?

– Уверен, что да. Сегодня уже наелись телевидением, в котором почти невозможно найти что-то стоящее, несмотря на многоканальность. И кино мало радует – там правят не режиссёры, а продюсеры, актёры не играют, а так, наигрывают, всё как-то вполсилы, потому что больше и не требуется. У меня был опыт в кино, и он меня мало вдохновил. Наоборот, сегодня у зрителей особенно чувствуется потребность в театре. И теперь наша задача не разочаровывать его какими-то проходными коммерческими или антрепризными постановками, а найти то, что ему близко, что соответствует запросам сегодняшнего дня, экспериментировать, заниматься исследованием человеческих отношений. Главное, соблюсти меру вкуса и таланта. Думаю, сегодня в нашем театре такой потенциал есть.