О философии театра, его мироустройстве и глобальном предназначении, о талантах и поклонниках – в беседе с главным режиссёром Липецкого государственного академического театра драмы имени Льва Толстого Сергеем Бобровским

Наша встреча с художественным руководителем театра Толстого случилась за несколько дней до праздничного театрального капустника в честь Международного дня театра, который отмечается 27 марта, – Сергей Александрович как раз занимался подготовкой сценария.

– Вот, послушай, – Бобровский принялся читать вслух.

Юмористическая полупьеса повествовала о судилище над нерадивым актёром, «прилюдно и в особо циничной манере» расправившемся с ролью Гамлета. Присяжные, свидетели обвинения и защиты, пострадавшая – роль… Вроде и смешно, но красной нитью проходит сквозь текст судьба артиста – и становится уже не так понятно: то ли он жертва, то ли персонаж Шекспира…

Доминанта артиста

– Без всяких экивоков заявляю: актёр в театре – главный человек, – рассуждает Сергей Бобровский. – Это не значит, что он живёт единолично, но всё происходящее в этих стенах, всё творческое сконцентрировано именно на нём, всё реализуется посредством его личности. Если актёр «не тянет», то ничего и не происходит, каким интересным и многообещающим ни казался бы изначальный замысел. Испокон веку исполнитель – основа театрального искусства. В конце концов, театр родился и жил без режиссёра до XX века. Думающий шире остальных актёр, более талантливый есть автор постановки – он задаёт ритм для всего остального.

– Однако вы, Сергей Александрович, обозначаете в придуманном вами сюжете артистического капустника несколько осей координат: актёрский опыт, его личность, замысел режиссёра и, собственно, роль. Получается, исполнитель действует во взаимообусловленной и взаимозависимой системе, где личность отнюдь не доминантна. Актёр, по вашим словам, – главный, но при этом он подчиняется сложной схеме отношений внутри процесса, субъектом и объектом которого одновременно выступает.

– Первоначальный импульс испытывает драматург, создающий текст, то есть новую реальность. Переводчик с литературного языка на сценический – режиссёр-постановщик. А вот инструмент визуализации, проводник – артист. Что касается его личностного состава – меня этот вопрос будоражил всегда и до сих пор остаётся непостижимой тайной. Вовсе не обязательно, что актёр – экстраординарная и высокоморальная личность. Это – идеал, но в жизни получается по-разному. Тем не менее талантливому многое прощается. За талантливым, гениальным артистом неизменно стоит бог. Гений – это божественный дух. И он не может быть равнодушным, безнравственным. Извечный вопрос, которым задаётся Пушкин в пьесе «Моцарт и Сальери»: «Гений и злодейство – Две вещи несовместные. Не правда ль?»

Ответ неоднозначен, ситуативен. Но я сохраняю веру, что большой художник и экстраординарная личность произрастают из одного зерна. И, обретая себя, они получают свободу. А истинная свобода равноценна отмене как плохих, так и благотворных влияний. Она – за гранью рационального. Она синонимична сверходарённости. Артист, как воплощение живой краски, заполняет собой всё, отменяя лишнее – технологии, режиссуру. Конечно, мой идеал несбыточный, но чаемый в душе. Работая среди артистов и удивляясь этой профессии, я редко нахожу по-настоящему верных ей людей. На созревание актёра уходят годы самоотверженного труда, наращивания «мышц», тренировок по постановке сценической речи, повышения мастерства. Актёр – существо особого рода. Как говорил Андрей Тарковский: а вы думаете, они – люди? Бытует мнение, что артист – краска режиссёра. Во многом действительно так. Когда он ещё и автор этой краски, когда краска наполнена мыслью, чувством, когда она – душа и тело, тогда хорошо и режиссёру, и зрителю.

– Вспоминаются слова одного моего знакомого художника, коль скоро речь зашла о красках. Если живописец не до конца уверен в себе, если ему недостаёт умения, внутренний его стержень недостаточно крепок, то он подсознательно стремится избавить картину от мелких огрехов, например потёков краски на холсте. Изображение выхолащивается, доводится до степени полной стерильности. С другой стороны, по-настоящему свободный творец оставляет всё как есть. Его краска свободна, подобно ему самому. Потёки и брызги становятся неотъемлемой частью произведения искусства.

– Подобная техника близка мне самому – в своём деле. Подчищать или нет – зависит только от настроения мастера. Вспомним одну из величайших скульптурных работ Микеланджело «Пьета». Там же очень много нарочитых недоделок! Но таков взгляд автора. А его произведение прекрасно в своей шероховатости, несовершенстве. На «неотшлифованных» эскизах гениев виден грандиозный замысел, и ты будто погружаешься в глубь него. В начале своего пути в театральной режиссуре я тоже старался убирать «потёки», маскировать «неровности» фактуры. Слава Богу, этот период быстро завершился. В дальнейшем я, напротив, нарочно оставлял, на первый взгляд, случайные штрихи, полагаясь на хулиганскую внутреннюю природу артистов. Театр – абсолютно живой и неповторимый процесс. Хотя мизансцену можно рассчитать до сантиметра, можно полностью подчинить себе материал. Но метод непродуктивен с точки зрения игры актёра. Исполнитель должен чувствовать себя на рампе вольготно. Спонтанная реакция артиста зачастую выглядит намного естественнее, нежели заранее запрограммированное действие, отрепетированный жест. Способный к импровизации, непринуждённый и лёгкий человек на сцене дарит залу волшебство, за которое мы так любим театр: не замечая режиссуры, всё внимание приковано к игре.

Примат театра над кино

– Сегодняшние технологические возможности позволяют посмотреть любой фильм в Интернете. Кино превратилось в такой же легкоупотребимый и повсеместно доступный товар, как селёдка в магазине. Таинство исчезло: любая лента – всего лишь выраженное в байтах цифровое изображение, ценность которого измеряется для человека XXI века в количестве единиц информации. Кино – развивающийся вид искусства, чья история не перевалила ещё даже полуторавековой рубеж. Тем не менее кинематограф занял прочное место в современной культуре, стал частью досуга, отраслью экономики… А театр остаётся верен своей живой природе и двухтысячелетней традиции. Притом его продукт может бесконечно подвергаться доработке, переосмыслению – причём по обе стороны рампы. Пластический язык сцены сравним разве что с музыкой, способной трансформироваться в живой среде и по силе эмоционального воздействия не уступающей театру. Какое место, по вашему мнению, занимает театр в соотношении с цифровыми визуальными видами искусства? Актуален ли он сегодня и не теряет ли связь с эпохой?

– Какие бы ни изобретали цифровые технологии, человек продолжает воспринимать окружающую действительность посредством органов чувств. Сходите на один и тот же спектакль – и увидите, возможно, две разные картинки! Даже слушая музыку или глядя на живописный холст, мы по-разному можем проходить этот путь, минуя момент фиксации произведения. Ведь запечатлено в нём, так или иначе, мгновение свободы автора. Предметы искусства потому и ёмкие, что стремятся к образу. А образ – вещь расслаивающаяся, его нельзя понять единожды. Засилье технологий абсолютно не мешает традиционному театру. Технологии всего лишь обеспечивают человечество ещё одним удобным коммуникативным каналом, где по ту сторону экрана всё равно остаётся живой человек. Откровенно говоря, лично мне малоинтересен технологический мир. Нисколько не осуждаю приверженцев прогресса, но сам боюсь слишком увлечься им, сбиться с пути, напрасно потратить время. Сейчас всё «там». Полагаю, что это сильно меняет мировоззрение человека. Когда мы рассуждаем о театре, о его первооснове, заложенной чуть больше двух тысячелетий назад, мы прежде всего подразумеваем диалог с богом. У человека возникали вопросы к миру, и в конце представления бог за машиной их разрешал, всё становилось на свои места. Сейчас в поисках ответов на те же вопросы рождаются другие поколения, но правду они ищут зачастую где-то ещё. С другой стороны, краеугольная задача искусства – задавать вопросы, но не решать их. Постановка проблемы, создание образа, выражение тем самым своего мировоззрения – вот чем занимается театр. И это лишь одна из форм – не хуже и не лучше остальных. Притом она подтвердила свою жизнеспособность. Приход в театр режиссуры совпал с эрой модерна – эрой, отменившей бога в европейской цивилизации. Просвещение достигло своего апогея вместе с идеей отказа от творца. Вместе с тем вопросы человеческого бытия, морали, нравственности остались. Ведь мы, как и прежде, продолжаем говорить о духовном созидании. Это, вне сомнений, относится к театру напрямую: достаточно вспомнить слова Константина Сергеевича Станиславского, который говорил о театре как об обители жизни человеческого духа. Кстати, задумаемся: в современных театрах часто приходится наблюдать служение человеческому телу. Не хочется говорить, что это служба дьяволу, – наверное, кое-кому жизнь ставит и такие вопросы. Многих занимает проблема, например, половой жизни. И театр – на передовой, в поисках новых решений. Хотя решений, в общем, не столь много, они давно известны, но актуализация возрастает – и многие труппы рады присоединиться к обсуждению подобных тем. Жалкая история, конечно.

Наблюдатель за наблюдателем

– Публика – вольный или невольный реципиент великого режиссёрского замысла. Вопрос формирования аудитории представляется мне краеугольным в контексте нашей беседы. Как верный зритель академического театра драмы имени Льва Толстого, я посещаю практически все постановки – в том числе и заезжих гастролёров. Удивительная вещь: стоит в афише появиться какой-нибудь столичной антрепризе да ещё и с известным актёром в главной роли, зал заполняют совершенно незнакомые люди. Впечатление такое, словно в нашем городе любители театрального искусства разделились на две группы, а то и больше: одни раз за разом спешат на премьеры областных театров, загодя бронируя билеты и не пропуская ни единой постановки, других можно увидеть строго на «звёздах». Есть устойчивое ощущение, что эти два пласта практически не пересекаются. Получается, круг любителей театра у нас гораздо шире, чем можно себе представить. Никак не возьму в толк – что это за разделение такое?

– Соглашусь: тема актуальна. Не вижу ровным счётом ничего плохого в том, что у людей разные пристрастия и вкусы. Да, неискушённый зритель, возможно, отдаст предпочтение яркой обёртке. Почему бы и нет? Приезжают артисты с другой энергией, не похожие на местные коллективы. А если ещё и медийное лицо… Ведь это всё равно что прикоснуться к какому-то недоступному воображаемому миру. Даже если постановка окажется средней, выход именитого исполнителя будут ждать.

Наша задача как местного театра – найти пути привлечения зрителя на свои спектакли, обрести контакт и дружбу с ним. Я вижу свою миссию в приобщении липчан к великой русской литературе и её классикам. Притом совершенно не имею ничего против развлекательной функции театра. Но отдаю приоритет образовательной. Умный, интеллигентный, подкованный зритель самостоятельно разберётся со своими вкусами. Но даже за те почти семь лет, что я работаю здесь главным режиссёром, выросло целое поколение юных театралов. Младшие школьники, которые ходили семь лет назад на детские спектакли, сегодня смотрят уже наш «взрослый» репертуар! Хорошо, если мы сумели привить определённый интерес к театру и сформировать вкус. Упустили человека – и для него закрылась дверь целой вселенной. Театр – живая форма постижения мира, форма размышления, форма общения с людьми и самим собой. Жаль, если человек отказывает себе в обретении такого богатства. Понимаете, мы запросто могли бы встать на коммерческие рельсы, ставить комедии положений, брать «модные» пьесы, включать громче музыку, делать ярче свет… И народ бы повалил! Но какое поколение мы получили бы спустя семь-десять лет? То, которое не будет интересовать ничего, кроме жизни человеческого тела. Мы обязаны приучать молодую личность к духовной пище, возбуждать потребность вкушать таковую. Чтобы душа искала эту пищу, а не случайно на неё натыкалась.

– Более чем благородно, аплодирую стоя! Сергей Александрович, не могу не поинтересоваться в связи с вышеизложенным, какие же блюда из меню духовной пищи готовит липчанам академический театр?

– 16 апреля снова в Липецке наш старый знакомый драматург из Болгарии Христо Бойчев. Любителям современного театра он знаком прежде всего по пьесе «Полковник-Птица», с успехом преодолевающей уже не первый сезон на наших подмостках. Новая вещь, которую мы готовим к премьере на малой сцене, называется «Оркестр «Титаник». Миниатюрная постановка на пять человек с необычным сюжетом и с экзистенциальным вопросом. Но и весело тоже будет – обещаю. Четыре бомжа ждут поезд на затерянной станции…

– Я хоть и не болгарская ясновидящая Ванга, но предвкушаю ликование ваших оппонентов: ну, всё, Бобровский до бомжей скатился!

– Положим, не я, а Христо, так что я прикрыт его международным авторитетом. В общем, в пьесе персонажи представляются такими же брошенными и несчастными, как и в «Полковнике-Птице». Люди на обочине, страстно мечтающие изменить своё жалкое существование. Однажды появляется ящик, в котором, как ни удивительно, обнаруживается ещё один бездомный. И он немедленно сулит новым друзьям спасение. Оставим интригу, дальше – интереснее. Мне очень симпатична манера Бойчева, нравится его язык, нравится устройство его пьес: они как матрёшка в матрёшке. Притом материал удачно раскрывается в простом сценическом воплощении – возвращаясь к началу нашего разговора – без излишних технологических новшеств и перегрузок. «Оркестр «Титаник» – как раз тот случай, когда можно оставлять «потёки», не делать внутри композиции евроремонт и чистовую отделку. Одновременно Николай Чебыкин готовит спектакль в ознаменование Дня Великой Победы. «Мой бедный Марат» впервые покажем 5 мая. Также на большой сцене новинка для детишек – «Сокровища капитана Флинта» по Стивенсону. Над постановкой трудится уже знакомый нам по «Тому Сойеру» приглашённый режиссёр Юрий Горбунов. Будет что-то яркое, музыкальное, романтичное. В общем – настоящий праздник души в трёх частях!

– Что ж, и вас с профессиональным праздником, Сергей Александрович! Ждём премьеры!

Роман Хомутский