Известный российский литературный критик и публицист Лев Аннинский — частый гость «Липецких театральных встреч». С его именем связана целая эпоха в отечественном литературоведении. Два десятка книг, более пяти тысяч статей, авторские передачи на телевидении и радио — сфера профессиональных интересов Аннинского простирается от русской классической литературы XIX века до творчества бардов.

В юбилейном, 25-м, фестивале литератор принял участие в дискуссиях на научно-практической конференции «Чеховские персонажи в постсоветской России» и поделился своими размышлениями с журналистом «Липецкой газеты».

— Лев Александрович, какие впечатления у вас остались от последних «Липецких театральных встреч»?

— Не могу отделаться от странного ощущения: основателя «...театральных встреч» Владимира Пахомова уже нет с нами, а фестиваль продолжает жить своей насыщенной, интересной жизнью. Мне было приятно приехать в гостеприимный Липецк вновь. Чехов, как никогда, нужен всем нам сегодня, и тема, заявленная на конференции, очень актуальна. Казалось бы, что общего может быть у интеллигентного, мягкого, деликатного Чехова с жестокостью и беспардонностью нашего времени? Советской действительности чеховские герои были чужды, точно так же, как были чужды Толстой, пока не началась Великая Отечественная война, и Достоевский, пока наше общество не осознало, что бесы засели глубоко внутри нас. Чехов, с его интеллигентным пенсне и мягкой усмешкой, всем своим видом заявляет: я в этих ваших гадостях не участвую. Реабилитировавший своим творчеством человеколюбие и деликатность драматург стал спасительной отдушиной для интеллигенции. Сегодня, когда властителями душ просвещенного общества стали постмодернисты Сорокин и Пелевин, чеховские мотивы вновь приобретают особое значение. Антон Павлович призывал по капле выдавливать из себя раба, но наш человек по капле ничего не делает. Ему подавай все и сразу. Из крайности в крайность… Так и живем.

— Сегодня хорошим тоном стало предлагать свое современное прочтение классики, в частности, на фестивале была показана последняя работа Липецкого академического театра драмы имени Л. Н. Толстого «Барабанда — Алимонда», весьма вольно трактующая чеховский текст. По душе ли вам такие эксперименты?

— Каждое новое поколение ищет своего Чехова. И правильно делает. Это закон жизни. Нельзя один в один восстановить прижизненные чеховские постановки. Это будет фальшиво, да и неинтересно. В упомянутом вами спектакле художник использует чеховский материал для того, чтобы решить проблемы современности каждой деталью, будь то надувной бассейн, картинки с рекламой или электрический паровозик. Подчеркивая при этом, что к эпохе Чехова действие не имеет никакого отношения.

Такое осовременивание классики, на мой взгляд, вполне оправданно.

— Вы как-то сказали, что современный театр развивается гораздо динамичнее и интереснее, нежели литература и книги. Почему, на ваш взгляд, так происходит?

— У театра есть возможность мгновенно реагировать на современность. Театр пошел в народ, в Москве и в провинции бум театральных студий. В отличие от книг и кино здесь есть моментальный контакт со зрителем. Если его трогает постановка, зритель хохочет, сопереживает, нет — встает и уходит. В литературе такой реакции сейчас нет. Кто-то что-то напечатает небольшим тиражом, кто-то скажет: ничего, читать можно. Интернет перегружен всякой всячиной до предела, вот народ и не читает или читает всякую ерунду. А театру удается улавливать и передавать в зал ощущение времени. Этим он и ценен.

— А как вы с позиции серьезного литературного критика оцениваете современную отечественную литературу?

— Мое поколение — Аксенов, Трифонов, Тарковский, Прасолов, Жигулин, Корнилов, Евтушенко, Рождественский, — к сожалению, уходит из литературы, оставив великое наследие. Талантливые новые имена есть, можно назвать Маканина, Евсеева, Есина, но нет литературного процесса как такового. Писатели разучились ставить серьезные вопросы, современная проза зачастую превратилась в литературный продукт, предназначенный для легкого, бездумного потребления. Вдумчиво читать книгу — это серьезная работа, далеко не все к ней готовы. Место поисков своего слова и стиля заняла стилизация. Возьмем, к примеру, Акунина, прекрасного переводчика, хорошо образованного, блестящего стилиста, но то, что он делает, — это же глянцевая литература, тщательно выписаная стилизация то под Лескова, то под Достоевского. Его задача — развлечь читателя, а не решать серьезную художественную проблему. Такая монотонность скучна для меня, я лучше прочту Лескова в оригинале. Весьма красноречив тот факт, о чем пишут самые яркие представители молодого писательского поколения. Пелевин воспевает наркоту, Сорокин — экскременты. Ясно, что у такой литературы с деструктивным началом нет будущего, должно появиться что-то свежее, новое.

— Некоторые критики всерьез заявляют, что появилась новая литература для российского среднего класса, приводя в пример книги Сергея Минаева и Оксаны Робски. Насколько оправданны эти утверждения?

— Есть прекрасный русский писатель Борис Минаев, написавший «Детство Лёвы», много талантливей своего однофамильца. Вся эта гламурная и антигламурная проза мне неинтересна. Как-то Гордон позвал меня на передачу, посвященную Никасу Сафронову. Там я сказал, что, когда Сафронов в начале своего творческого пути занимался художественной провокацией, рисуя Мадонну в образе блудницы, меня возмущало это кощунство, но оно выделялось на фоне скуки и серости. Сейчас же, когда Никас пишет благообразные портреты президентов и губернаторов, они скучны и не вызывают никаких эмоций. Так же скучна, на мой взгляд, и вся наша модная литература. Это абсолютно коммерческое явление. Им далеко до Бальзака в осмыслении роли буржуазии.

— В наши дни много спорят об изменениях, происходящих в русском языке. А каково ваше отношение к ним?

— Все это — «лизинг», «маркетинг», «холдинг» — воспринимаю с трудом, но, видимо, без англоязычных профессиональных терминов уже не обойтись. Мат терпеть не могу, а вот когда молодые в своей речи используют всякие «фишки» — это же здорово. Как-то еду в метро и слышу, как девушка делится с подругой впечатлениями от спектакля Спесивцева: «Я ничего не поняла, но угорела!» Как метко сказано! И мы в свое время любили щеголять словечками, наподобие «уконтрапупить». Ничего страшного в этом нет, каждое поколение стремится самовыразиться, привнести в язык что-то свое.

— Не возникает ли у вас ностальгии по тем временам, когда «Литературка» входила в обязательный круг чтения каждого интеллигента?

— Ностальгия по тем временам есть, но возврата к ним уже не может быть никогда. Слишком многое изменилось с тех пор. Думаю, не стоит идеализировать прошлое, за право иметь свое мнение приходилось бороться с бюрократией и партократией. Чтобы преодолеть запреты цензуры, я выработал свой стиль, позволявший сказать больше, чем дозволено. Сегодня же запретов нет, но нет и той заинтересованной аудитории.

— Есть ли надежда на новый «Серебряный век» русской литературы?

— Безусловно. Я преподаю в двух университетах и вижу, как меняется состав студентов. Нынешняя молодежь это не те девочки, которые мечтали стать путанами, а мальчики — банкирами. Сейчас приходит поколение, которое хочет понять, что же происходит с нами, куда мы идем. Но есть еще один важный аспект. В свое время у меня спросили на лекции, почему в страшные годы среди страшных людей и ужасающих испытаний рождалась великая литература. «Вы хотите великой литературы, а готовы ли вы к великим страданиям? Есть ли среди вас Пьеры Безуховы?» — так ответил я тогда и сейчас не изменил своего мнения.

 Сергей Малюков